«Морфий» — новый фильм Алексея Балабанова (ВИДЕО)

«Морфий» — название нового фильма режиссера Алексея Балабанова. Сценарий для картины написал Сергей Бодров-младший, но не успел начать картину.

«Морфий» создан по мотивам рассказа Булгакова из цикла «Записки юного врача». Режиссер признался, что он уже давно мечтал снять «Морфий». В основе фильма — история одного молодого врача, засланного в глухую деревенскую больницу. Спасая жизнь пациенту, он подвергает опасности свою. А пытаясь вылечиться, попадает в зависимость от морфия.

Трейлер к фильму «Морфий»

В феврале 1917-го в земскую больницу под Угличем на место отчалившего после первых же новостей о петербургских волнениях немецкого доктора приезжает из Москвы Михаил Алексеевич Поляков (Бичевин) — опрятный, в меру компетентный юноша, нервически подергивающийся в результате несчастной любви к некой певице, а перед операциями украдкой сверяющийся с учебником. В наследство от предшественника ему достаются стоический фельдшер (Панин), две весело отчаявшихся сестры милосердия (Дапкунайте и Письмиченко), граммофон со стопкой пластинок Вертинского и солидный («на две революции») запас морфия. Последний быстро становится для молодого врача мерой всех вещей. Крестьяне с их гротескными болезнями и увечьями, трагические провинциалки, посменно заступающие на место недостижимой московской любви, снег, волки, соседи, обугленные ходячие мертвецы, даже подтягивающиеся к финалу большевики так идеально вписываются в стремительно ухудшающуюся клиническую картину, что кажется, никакой России и никакой революции нет — есть только доктор, отравившийся собственным лекарством.

Как всякого практикующего демонолога, режиссера Алексея Балабанова регулярно обвиняют в бесовщине. С одной стороны, вполне предсказуемая реакция наиболее нежной части публики на известный балабановский радикализм, с другой — прямое следствие его не менее известной, возведенной в принцип амбивалентности. Если не валиться от того, что он вытворяет, в обморок и не срываться на негодующий интеллигентский визг (реакция, которую режиссер в последнее время, кажется, предпочитает), придется признать: от классификации бесов до посиделок с ними — более-менее один шаг. «Морфий» — вольная компиляция одноименной повести Булгакова с сюжетами из его же «Записок юного врача», ловко совмещающая под одним халатом двух разных булгаковских докторов и выполненная с характерным креном в эстетскую расчлененку (уклон тревожный, но не то чтобы противоречащий духу первоисточника), — отличный повод для нового тура увлекательной и бессмысленной дискуссии про то, сатанист Балабанов или рыцарь света, отважно углубляющийся в тьму; гнусный шовинист или безжалостный препаратор национального характера; доктор, в конце концов, или пациент.

Чисто технически фильм сделан блестяще — пожалуй, лучше всех прежних балабановских фильмов: с прекрасно выстроенным пространством, с неожиданным (тем более для режиссера, чей почерк последние годы на треть состоял из чернильных клякс и оборванных на полуслове предложений) нежным вниманием к деталям вроде уличных фонарей, гнущихся, как одуванчики, когда камера смотрит на них сквозь толстое оконное стекло. Сплошь знакомые лица артистов балабановского круга, глядящие из-под каждой лавки, работают на эффект сновидения. Гиньольные подробности ампутаций и вскрытий (демонстрируемые преимущественно на голых женщинах и синеватых отроковицах) поданы вдумчиво и с явным ерническим удовольствием в духе тим-бартоновской «Сонной лощины». Специально для тех, кому перечисленного мало, исполняется бронебойный романс «Кокаинетка» и инверсия популярной шутки про немцев и евреев из «Брата».

Картина разрабатывает в принципе те же темы, что и прошлогодний «Груз 200»: реальность как наваждение больного, мир как продолжение чьей-то частной патологии. Но если сделанный в сто раз проще и грубее «Груз» даже не слишком заинтересованному зрителю устраивал американские горки, то умно сконструированный, хорошо сыгранный, замечательно отретушированный на компьютере «Морфий» — как прямая на кардиограмме мертвеца, бесконечно растянутая во времени точка. Его статичность, безусловно, концептуальная, умышленная, заложенная еще в сценарии: в кадр допускается только то, что непосредственно связано с заглавной субстанцией, — ломки, счастье после укола, трудности с рецептами — все остальное безжалостно отсекается фирменными балабановскими затемнениями. Но в том и дело, что Алексею Октябриновичу всегда лучше удавались интуитивные выплески бессознательного, чем выверенные концепты. Рифмуя «Морфий» со своей предыдущей, снятой 10 лет назад ретроработой «Про уродов и людей» — ампирные завитушки, романсы, финал в кинозале, — Балабанов добивается странного эффекта, который, впрочем, заметят лишь его давние поклонники. Он, как бы сам того не желая, некстати напоминает, что какие-то 10 лет назад не нуждался в физиологических подробностях, чтобы посеять панику в зале, что был момент, когда его радикализм лежал исключительно в области идей, а не бутафорской патологии. «Морфий», безусловно, получит свою порцию мазохистских восторгов, обмороков и возмущенных криков. Но обидным образом все хорошее, что можно о нем сказать, укладывается в цитату из первоисточника: «Однако инструментарий у вас прелестный».